2e736136     

Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Зимовье На Студеной



Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Зимовье на Студеной
I
Старик лежал на своей лавочке, у печи, закрывшись старой дохой из
вылезших оленьих шкур. Было рано или поздно - он не знал, да и знать не мог,
потому что светало поздно, а небо еще с вечера было затянуто низкими
осенними тучами. Вставать ему не хотелось; в избушке было холодно, а у него
уже несколько дней болели и спина и ноги. Спать он тоже не хотел, а лежал
так, чтобы провести время. Да и куда ему было торопиться? Его разбудило
осторожное царапанье в дверь, - это просился Музгарко, небольшая, пестрая
вогульская собака, жившая в этой избушке уже лет десять.
- Я вот тебе задам, Музгарко!.. - заворчал старик, кутаясь в свою доху
с головой. - Ты у меня поцарапайся...
Собака на время перестала скоблить дверь своей лапой и потом вдруг
взвыла протяжно и жалобно.
- Ах, штоб тебя волки съели!.. - обругался старик, поднимаясь с лавки.
Он в темноте подошел к двери, отворил ее и все понял, - отчего у него
болела спина и отчего завыла собака. Все, что можно было рассмотреть в
приотворенную дверь, было покрыто снегом. Да, он ясно теперь видел, как в
воздухе кружилась живая сетка из мягких, пушистых снежинок. В избе было
темно, а от снега все видно - и зубчатую стенку стоявшего за рекой леса, и
надувшуюся почерневшую реку, и каменистый мыс, выдававшийся в реку круглым
уступом. Умная собака сидела перед раскрытой дверью и такими умными,
говорящими глазами смотрела на хозяина.
- Ну, што же, значит, конец!.. - ответил ей старик на немой вопрос
собачьих глаз. - Ничего, брат, не поделаешь... Шабаш!..
Собака вильнула хвостом и тихо взвизгнула тем ласковым визгом, которым
встречала одного хозяина.
- Ну, шабаш, ну, што поделаешь, Музгарко!.. Прокатилось наше красное
летечко, а теперь заляжем в берлоге...
На эти слова последовал легкий прыжок, и Музгарко очутился в избушке
раньше хозяина.
- Не любишь зиму, а? - разговаривал старик с собакой, растопляя старую
печь, сложенную из дикого камня. - Не нравится, а?..
Колебавшееся в челе печки пламя осветило лавочку, на которой спал
старик, и целый угол избушки. Из темноты выступали закопченные бревна,
покрытые кое-где плесенью, развешанная в углу сеть, недоконченные новые
лапти, несколько беличьих шкурок, болтавшихся на деревянном крюку, а ближе
всего сам старик - сгорбленный, седой, с ужасным лицом. Это лицо точно было
сдвинуто на одну сторону, так что левый глаз вытек и закрылся припухшим
веком. Впрочем, безобразие отчасти скрадывалось седой бородой. Для Музгарки
старик не был ни красив, ни некрасив.
Пока старик растоплял печь, уже рассвело. Серое зимнее утро занялось с
таким трудом, точно невидимому солнцу было больно светить. В избушке едва
можно было рассмотреть дальнюю стену, у которой тянулись широкие нары,
устроенные из тяжелых деревянных плах. Единственное окно, наполовину
залепленное рыбьим пузырем, едва пропускало свет. Музгарко сидел у порога и
терпеливо наблюдал за хозяином, изредка виляя хвостом.
Но и собачьему терпенью бывает конец, и Музгарко опять слабо взвизгнул.
- Сейчас, не торопись, - ответил ему старик, придвигая к огню чугунный
котелок с водой. - Успеешь...
Музгарко лег и, положив остромордую голову в передние лапы, не спускал
глаз с хозяина. Когда старик накинул на плечи дырявый пониток, собака
радостно залаяла и бросилась в дверь.
- То-то вот у меня поясница третий день болит, - объяснил старик собаке
на ходу. - Оно и вышло, што к ненастью. Вона как снежок подваливает...
За одну но



Содержание раздела